Кладоискательство — категория непростая, более мудреная, нежели это представляется нам на первый взгляд.  Для одних поиск кладов — неистовая всепожирающая страсть, на алтарь которой искатель, словно в пыль проигравшийся картежник, готов швырнуть и свою жизнь, и жизнь близких ему людей. Для других — безобидное увлечение, легкий каприз, блажь, о которой забывают на следующий день. Но те и другие — люди зависимые. Она, матушка удача, определяет избранника. И у тех и у других одинаково екает сердце при неожиданном блеске золотого колечка в пыли дорожной. Она, матушка-удача, определяет судьбу...

Счастливую, а порой несчастную...

В пору развитого социализма, как мы сейчас именуем то время, когда о кладах советские граждане читали лишь в книжках Стивенсона, довелось мне проходить срочную службу в Группе советских войск в Германии. Ростом я не вышел, а значит, по классификации работников военного комиссариата служить мне в танковых войсках, нюхать соляру два армейских года.

Наша часть располагалась недалече от городка Пфорцхайм. Гарнизон как гарнизон, таких в фатерланде сотни: огромный плац — святая святых, где мы до обалдения тянули ножку в тяжелых кирзовых сапогах на многочисленных смотрах и парадах; казарма, пропахшая половой мастикой; штаб, куда вели беленые бордюры, и огромный техпарк, где в каменных боксах стояли «писятпятки», как мы называли наших круглобашенных монстров.

Каменные боксы были огромны, эхо в них гуляло, словно в спортивных залах. «О-о-о!» — орали молодые солдаты, впервые попавшие под эти своды, и пугали своими криками голубей, поселившихся в нишах громадных строений. Их возвели сразу после войны, причем, судя по истинно российскому размаху, наши военные строители проявили солдатскую смекалку и не испытывали проблем со строительными материалами, разобрав старинный замок семнадцатого века, на который в сорок пятом с американского бомбардировщика ухнула пятисоткилограммовая авиабомба.

Руины замка возвышались над пришедшим в запустение парком, естественно старинным, где кроны дубов смыкались меж собой и еще угадывались некогда ухоженные аллеи. Безусловно, будь этот парк истинно германской территорией, здесь бы гуляли фрау с пышными формами, а в восстановленном замке, скорее всего, разместилась бы картинная галерея с работами Питера Брейгеля старшего. Но так уж случилось, что эта земля была отведена гэдээровским бургомистром для нужд советской воинской части и служила оплотом мира на территории Европы, а заодно давала приют утомленному строевыми занятиями воину с черными погонами, на которых крепились алюминиевые буквы СА, что означало, конечно же, «Советская армия».

О развалинах замка ходило много таинственных разговоров. Поговаривали о каких-то старинных вещах, якобы найденных здесь, и, более того, мы сами пытались копаться в развалинах, но кроме гнилых тряпок и истлевшего дерева нам ничего найти не удалось. Огромные куски стен лежали сплошным монолитом, словно надгробные плиты, и заглянуть под них, даже всепроникающему советскому солдату, было просто невозможно. Поэтому мы отбросили романтические фантазии и рассеивали бриллиантовый дым в тени вековых дубов традиционным российским способом — конечно же, в свободное от политзанятий время. Но однажды, среди этих пыльных камней произошла история, которая изменила всю мою жизнь.

А было это так. В один из жарких июньских вечеров, в тот самый момент, когда офицеры уходят к скучающим женам и у солдата есть блаженные минуты для своего личного времени, мы с приятелем, купив бутылку водки (советский солдат способен найти спирт даже вне пределов досягаемости любимой Отчизны), отправились на наше место. Нашим местом, нетрудно догадаться, были те самые развалины — серые камни, прогретые щедрым теплом наступившего лета, в обрамлении незатейливых кустов. Погода пела, легкий ветерок метался меж тяжелых дубовых листьев и подгонял нас в спину. И мы спешили, хотя, надо заметить, спешить-то нам было некуда.

Неожиданно мы услышали характерный шум: работала тяжелая строительная техника — оранжевый бульдозер раскидывал остатки замка, огромным стальным ковшом расчищал плацдарм для усиления военной мощи стран демократического блока. За его работой с любопытством наблюдали командир полка генерал-лейтенант Чижис, прозванный Чижиком, но вовсе не за фамилию, а тонкий почти женский голосок, а также штабные помощники, которые следовали за ним по долгу службы неустанно, куда бы он ни шел.

Мы выбрали удобную позицию для наблюдения в кустах орешника. Признаться, не без досады мы наблюдали за тем, как строительная техника уничтожает наш уютный уголок вдали от глаз офицерских.По этому поводу было решено устроить тризну, но едва лишь мы развернули газету «Красная звезда» с портретом маршала Устинова на первой странице и достали баночку кильки в томатном соусе — раздался тонкий, пронзительный крик полковника Чижиса: «Тракторист! Прекрати строительные работы немедленно!». Правда, фраза эта в силу устоявшихся в Советской армии традиций звучала несколько иначе, однако вербальный смысл она носила именно этот. Работы тут же прекратили.

В осевших клубах пыли из наших кустов стала заметна черная яма, вокруг которой деловито сновали старшие и младшие офицеры. Это был ход в подвал, хотя вернее сказать — в подземелье, замок как-никак.

Все задумались: Чижик ходил вокруг ямы на прямых ногах и пытался осмыслить происходящее: с одной сторо-ны, по германским законам нужно приглашать бургомистра — кто знает что там; с другой — территория воин-ской части, как ни крути, отчизна-мать. Взвесив все обстоятельства, советский офицер всегда принимает един-ственно верное решение: зовет особиста.

Полковник Михеев, будучи контужен еще на фронтах Отечественной, постоянно тряс головой, да так сильно, что с него порой слетала большая форменная фуражка с красным околышком. За эту привычку солдаты прозвали Михеева трясогузкой.

Из подъехавшего уазика прежде вылетела фуражка, затем показались широченные, старого покроя галифе. «Сами не справимся», — вынес вердикт изможденный подагрой представитель советских спецслужб.

Через 15 минут на площадке собрались специалисты в штатском. Проинструктировав друг друга, они один за другим стали исчезать в яме. Минут через пять в проеме появился один из них с какими-то бумагами в руках. Его тут же обступили ответственные лица, с любопытством разглядывая находки.

Через некоторое время на площадке появились крытые брезентом грузовики. Спустились сумерки, но было видно, как из ямы, подсвеченной фарами, один за другим появлялись большие зеленые ящики и исчезали в кузовах подошедших машин.

Что было в ящиках — нам неведомо, но судя по тому, что груз легко поднимали два человека, в них находились какие-то документы, скорее всего военной поры.

Мы не знаем, как долго грузили ящики, нужно было бежать на вечернюю поверку. Что делать — служба. И вер-нулись к развалинам только ночью, когда работы были закончены и оцепление снято.

Я осторожно подошел к яме и увидел в лунном свете ступени, ведущие в глубину. Мы прекрасно понимали, что после столь мощной зачистки ничего интересного в подземелье не найдем, однако очень хотелось посмотреть, что же там внизу. Мой приятель Вовка Костромин, или, проще говоря, Кострома, сбегал в парк за переноской — аккумулятором с примотанной изолентой лампой, которой обычно наши механики пользуются при ремонте.

Начали спускаться. Под ногами катались обломки камней и в большом количестве тусклые гильзы от крупнокалиберного пулемета. Еще с войны, должно быть. На головках гильз — маркировка на немецком языке.

Бетонная лестница уступами круто уходила вниз, и что любопытно — здесь разрушений почти не было. Единственное, со стен свисали провода и кое где встречались обломки мебели: ножки от стульев, фрагменты столешницы и битые стекла.

Спуск продолжался недолго, и мы оказались в просторном зале с колоннами. Здесь нас ждало разочарование — он был абсолютно пуст: судя по всему, товарищи в штатском очень ответственно отнеслись к возложенным на них Родиной обязанностям, вынесли всякую мелочь. Все подчистую.

Кострома достал «Приму», мы закурили и решили, что коль уж не везет, то лучшим решением в этой ситуации будет отправиться в казарму на наши двухъярусные железные койки спать, как мы говорили «задавить кабанчика».

И вдруг я заметил, что дым от моей сигареты тянется почему-то не в сторону лестницы, а в какую-то щель в углу между камнями. Надо быть дураком, чтобы не понять такую простую вещь: за этими камешками пустота, и не просто пустота, а какой-то ход. Вот здесь-то и овладел нами зуд кладоискательства по-настоящему.

«Ну, здравствуй, жопа, — Новый год!». Ой, простите, вырвалось непроизвольно. А что вы хотите? Я попал в идиотскую ситуацию: мы каким-то дрыном все же выковыряли три неплотно прилегавших стеновых камня, из-за которых тянуло сквознячком, и я тут же ринулся в темное отверстие. А там туннель, да какой там — старый лаз!

Мне нужно было пробраться всего-то метра три до неведомой пустоты, но эти три метра, похоже, стали моей последней дистанцией. Едва лишь грязные кирзовые сапоги исчезли в норе, я понял: такую ошибку человек может допустить лишь один раз в своей жизни. Сначала раздался непонятный шорох, а затем вдруг спина ощутила неимоверную тяжесть. Верхние камни сдвинулись и прижали меня к основанию норы. Они сдвинулись совсем чуть-чуть, может быть, на сантиметр, но этого было достаточно, что бы каменная ниша стала моим склепом. Что делать?! Пытался кричать, но голос отдавался лишь эхом в недоступном пространстве, которое скрывалось во тьме. Я был жив, и это было единственным утешением в сложившейся ситуации.

Постепенно удалось осознать — это не конец, я способен шевелить ногами и тем самым подавать сигналы Костроме, который стоял с лампой и освещал вход в нору. В ответ ощутил постукивание по подошве сапог. Дескать — мы рядом.

О чем думают люди, попав в такую ситуацию? Говорят, что в объятом ужасом сознании проносится вся жизнь. Я не знаю: или ситуация моя была столь нестандартна, что эти классические видения проносились мимо, или я сам не хотел верить в случившееся, но в моей очумелой башке из посторонних, не имеющих к происходящему мыслей мелькнула лишь большая белая грудь продавщицы из солдатского магазина со странным двойным именем Аннелизе. Приятному знакомству я был обязан старшине, который два месяца тому от-правил меня на склад, где я и познакомился с белокурой, крашеной пергидролем фрау. На шутки по поводу ее необычного имени она реагировала смехом и называла меня волком, славным волком, при этом уточняя, что мое имя Рудольф с немецкого языка так и переводится — славный волк. О как!

Тем временем, пока я отвлеченно думал об утраченных навеки невинных шалостях земного пребывания, в районе моих пяток кипела неуемная деятельность моих обалдевших товарищей.

Судя по неимоверной силе, пришла какая-то помощь: множество рук охватило ноги и пыталось тянуть мое распластанное тело на волю. Всеми выпирающими местами я ощущал наружную суету, и, естественно, пытался помочь своим пассивным существом. В какой-то момент понял, могу ведь шевелиться — камни на спине медленно-медленно стали смещаться, и это легкое шевеление ощутили те, кто меня тянул. Вот здесь-то и случилось самое неприятное — ребята снаружи дернули меня так, что я, оставляя на камнях кожу и кровь, буквально вы-рвался из западни.

Так, должно быть, мы появляемся на свет. Жуть! Я не сознавал что происходит: вокруг прыгали, орали ребята со взвода: Кострома, почтальон Юра Волянский и мой земляк, толстый ефрейтор Копылуха — вся наша компания. А я сидел, ощупывая слабой ладонью уцелевшее, и пытался какой-то грязной майкой утереть кровь. Вот и вся история, надо было идти в казарму.

Но вы не знаете Кострому. Он как-то просто, совсем не по-геройски сказал: «Теперь моя очередь». Я не поверил своим ушам: как? После всего что было сунуться в эту западню?

Надо же... И он полез... Исчезла его засаленная, как и у всех механиков-водителей, задница, а вот и подковки на каблуках мелькнули. Завал был рыхлым, и постепенно камень за камнем стали вываливаться из норы обтесанные куски песчаника, из которого был построен фундамент замка. Через несколько минут мы услышали крик: «Эй, давайте лампу!». Голос гулким эхом разносился в неведомом помещении, где первым, безусловно, должен был оказаться я.

Решение пришло само собой: я взял лампу и ринулся в нору. Это сумасшествие, но я так и поступил. Реплика Копылухи: «Рудольф, постой, может, в другой раз?» меня уже не остановила. Надо же, ползти было легко: выпавшие камни расширили своды лаза. Лампа, которую я толкал перед собой, высветила обалдевшую от происходящего рожу Костромы, а затем свет ее уперся в своды подвала. Это было примерно такое же помещение, из которого мы только что выбрались. Слева громоздился хлам, а справа стояли зеленые армейские ящики. Сверху на крышках готическим шрифтом что-то было написано, но немецкого никто из нас не знал, даже появившийся в дыре Юра, который, оставив у входа в лаз Копылуху (с его габаритами миссия невыполнима), ринулся вслед за нами.

Ящики стояли один на другом и веса были неимоверного. Мы открыли первый, что стоял к нам ближе, и увиде-ли оружие. Это было старинное оружие: сабли, мушкеты. Никогда ничего подобного в руках не держали. Судя по биркам, которые висели на каждом образце —это были музейные экспонаты.

Во втором ящике было золото. Обычное золото в слитках килограммов по десять. Мы видели эти слитки в кино, поэтому даже сомнения не возникло относительно находки. На каждом слитке стояло клеймо: трехзначный номер и свастика с орлом.

Как-то молча, даже не советуясь, эти слитки наши руки стали швырять в лаз. Мы могли убить Копылуху, который караулил вход, но он, к счастью, в этот момент стоял в стороне.

Слитки вылетали один за другим, образуя гору, ГОРУ ЗОЛОТА! Но оружие мы швырять не стали, к оружию отнеслись бережно, завернули его в наши хэбэшные куртки и протолкнули сквозь лаз.

Удивительное дело, остальные ящики были пусты... Мы походили по каземату, нашли какие-то сапоги, пряжку, похоже серебряную с клеймом, от старинного башмака и огромное количество изгрызенных крысами брошюр, опять же на немецком языке.

Наружу выбраться было проще, чем попасть в этот заброшенный подвал. Наверное, мы стали богаты, но не бы-ло ощущения неописуемой радости ,которую изображают герои приключенческих фильмов. Видимо, потому, что находки наши могли иметь ценность не здесь, в центре Германии, а там, там — далеко, дома.

Светало. В дверном проеме обозначилась небесная синь. Мы сели на куче золота и не знали что с ней делать. Я подумал: даже если ничего не получится — все равно в моей жизни была куча золота, на которой я мог сидеть вот так запросто, забравшись на нее с грязными армейскими кирзачами.

«Дуракам везет!» — слова Костромы, как пишут в книжках, подействовали отрезвляюще. Да, мы нашли золото. Много. Может больше, чем хотелось бы... И что? Что делать-то с ним?

Возник вариант: взять по слиточку тяжелому, остальное отдать командованию. Но ведь не выйдет... Эти крохи с душою вместе вытрясут особисты, и вообще, не оберешься с ним, с золотом-то...

И тогда я принял решение: «Мы его закопаем, а там видно будет». Под толстым старым вязом в парке мы вырыли огромную яму, свалили в нее находки и побежали на завтрак.

На разводе комбат объявил, что он принял решение устроить вне графика парко-хозяйственный день. Что это такое? Кто был в армии — знает: нужно вычистить танк до такого состояния, чтобы он светился, как «мерс» шестисотый. И только чуть позже стало известно, чем вызвана спешка. Нас выводят в Союз! Через неделю!!!

Слухи об этом, конечно, были, но кто знал, что все случится так быстро. Первым ко мне примчал Копылуха: «Рудик, слышал?!» Минут через тридцать в ДПРМке (маленькая ремонтная мастерская на колесах) собрались все. Кострома был в отчаянии, на него глядеть было страшно: ну что же делать? В воздухе вместе с сигаретным дымом витала тоска. «А может, все это к лучшему? — внезапно предположил самый сдержанный из нас — почтальон Юра. — Может, это тот самый случай, когда у нас появится возможность спокойненько забрать наше золото домой?». Все опешили, похоже, провидение шло навстречу.

Нас известили о том, что будет жуткий шмон, и мы решили действовать нагло. Слитки покрасили в радикально черный цвет вонючим до слез «Кузбасс-лаком», которым обычно покрываем запасные траки в лобовой части танка, среди этих траков и разместился наш клад. В отношении эстетики слитки удачно сочетались с техникой, правда если присмотреться... очень внимательно присмотреться, то у человека заинтересовавшегося возникнет впечатление, что у него что-то со зрением не так... Контуры орла со свастикой в лапах все же проглядывали сквозь толстый слой краски.

А вот оружие антикварное мы решили оставить в яме до лучших времен.

Забавно вспоминать историю, которая определила мою дальнейшую жизнь. Все получилось... Если бы мне сейчас рассказали об этой авантюре— я бы не поверил. Но жизнь справедлива во всех ее проявлениях.

Друзей моих после армейская эпоха разбросала по свету; я остался в России и стал алхимиком: золото обратил в алюминий. Не буквально, конечно, акции купил и не прогадал. У меня хороший бизнес, теперь живу — не ту-жу...

А то оружие, что мы оставили под толстым вязом, сегодня экспонируется в музее маленького немецкого городка Пфорцхайм.

Сергей Филипчук, Газета «Кладоискатель. Золото. Клады. Сокровища» №3-4, 2011