Эта загадочная история произошла со мной лет десять-пятнадцать тому назад. Все началось с обычной рыбалки на берегу реки Камчатки, где-то в верхнем ее течении. Сильный ливень с ветром хлестал всю ночь, палатка протекала, к утру спальник был хоть выжимай, и, конечно, ни о каком сне речи быть не могло. С рассветом, однако, дождь прекратился, небо очистилось, а сырость и утренние комары выгнали меня из палатки. Я с большим трудом раздул залитый водой костер и побрел к реке, обречено слушая, как хлюпает в болотных сапогах вода.
Река поднялась, была мутной и несла всякий хлам. Из трех моих удочек, торчащих в берегу, осталась одна. Две, очевидно, смыло. На тонкой ветке березы над водой сидели две мокрые вороны, лениво и презрительно разглядывающие меня с высоты. На другой стороне реки Камчатки, по галечной косе, бегала молодая норка и нагло не обращала на меня внимания. Я стоял на берегу, безразличный ко всему, и глядел на воду. И вдруг ворон как будто подбросило с ветки, они закаркали, остервенело захлопали крыльями надо мной.
Норка с ходу остановилась, села на гальку совершенно по-щенячьи, подогнув одну ногу, и уставилась в мою сторону. С шумом рухнул в реку пласт подмытой земли. Я спустился пониже, чтобы рас¬смотреть обрывистый бережок. Рухнуло много, что дало мне возможность подойти к самой воде.
В обрыве я увидел что-то желтеющее. Из светло-коричневого суглинка торчала длинная, вероятно, берцовая кость человека. Кругом было много древесной трухи. Я содрогнулся — уж не на старом ли кладбище я нахожусь? Хотя вряд ли, до поселков далеко, наверное, это одинокая могила. Затем из земли вывалился череп и несколько зеленых медных монет. Это были «денги» 1740-1750 годов и несколько сибирских копеек 1770-х. Попались мне медные и посеребренные пуговицы, насквозь проржавевший перочинный нож и серебряный нательный крестик. Этот крестик был великолепно отделан, со схематическим распятием, с лучами и шариками и буквами «ИС ХС». На тыльной стороне были выбиты неведомо что обозначающие буквы «Гр. А.Б.». Крестик был настолько изящен, что я, и так не особенно щепетильный и не обращающий внимания на условности, вычистил его, вымочил в уксусе, нацепил на цепочку и надел себе на грудь, очень скоро забыв, что нашел его в древней могиле. А привыкнув, и вовсе не снимал.
Через некоторое время после описанного события судьба забросила меня дней на десять в Ленинград. Я тогда был в отпуске, при деньгах и решил, насколько возможно, подробнее изучить этот замечательный город. Я был в Эрмитаже, в Петродворце, в Петропавловской крепости и Пушкинском музее, в Исаакиевском и Казанском соборах, глазел на сфинкса и грифонов и не попал в Кунсткамеру, потому что та была надолго закрыта. В тот день я был на экскурсии в каком-то малоизвестном, но интересном старинном соборе. Я не помню ни названия его, ни даже места, где он находится. Он был бездействующий — не знаю, как сейчас, а тогда там было что-то вроде музея. Я увидел вывеску на входе, вошел, заплатил в кассу какие-то копейки и присоединился к экскурсии человек в пять.
Экскурсоводша была старенькая бабушка в старомодном демисезонном пальто. Она была изрядно косноязыка и здорово шепелявила. Мы долго ходили под мрачными сводами. Было сыро и темно, освещение электрическое и слабоватое. Судя по рассказу, росписи в храме были выполнены каким-то знаменитым художником XVII века. Но рассмотреть иконы толком было практически невозможно из-за полумрака и пыли.
За алтарем находилось помещение, где в ряд стояли массивные каменные гробы с мощами видных церковных деятелей. Похоже, это было любимое место старушки. Она даже как будто преобразилась, плечи ее расправились, глаза заблестели, голос зазвучал торжественно и гулко под церковными сводами. По всему чувствовалось, что мысленно она давно пребывает уже где-то там высоко, в заоблачных высях. «А теперь мы с вами подходим к гробнице архидьякона Никодима (я не очень точно помню слова, которые она тогда говорила, поэтому прошу простить, если что перепутал), одного из ведущих деятелей ортодоксальной веры, служивших в нашем храме в конце XVII века. Отец Никодим, в миру Иван Владимирович Шеров, принял постриг в возрасте тридцати лет и в короткий срок достиг значительных успехов на церковном поприще. Он характеризовался исключительным благочестием и за свою долгую жизнь сделал много полезного для прихода».
Я подошел ближе к гробнице и с уважением оглядел поблескивающий в электрическом свете черный мрамор с золочеными буквами. И вдруг в торжественной тишине собора послышался странный звук. Это был какой-то глуховатый скрежет. Мы, экскурсанты, замерли от неожиданности. Тяжелая, наверное, в несколько сот килограммов крышка гроба сдвинулась, пахнуло чем-то жутким, затхлым. В образовавшейся щели появились черные когтистые пальцы, обтянутые сухой, морщинистой кожей. Бабка-экскурсоводша сначала завизжала, потом закудахтала, заприседала, закрутилась вокруг гробницы, пыталась снова закрыть крышку, что ли? Но куда там! Крышка все быстрее ползла в сторону.
Мы подались назад. Из гроба поднялся высокий страшный мертвец в уродливом рубище. У него были длинные спутанные волосы, в которых виднелись остатки монашеской шапочки. Борода была клочковатая и седая, носа не было, вместо него — неровная черная дырка. Кожа была какая-то черно-бурая, такой по крайней мере она казалась при электричестве. В пустых глазницах мерцали злые огоньки. «Вот ты и явился, граф! — загудел гулкий голос, а рука пришельца с того света потянулась прямо ко мне. — Ты многим мне обязан: из-за тебя я был разорен, из-за не отданного тобою долга мне пришлось расстаться со светом и идти в монахи, из-за тебя я не могу спокойно почивать в гробу!».
Начавшаяся среди экскурсантов паника, вопли и визг вывели меня из полуобморочного состояния. Я развернулся и бросился прочь от гробницы. Сзади послышался скрип и тяжелые шаги. Это архидьякон Никодим вышел из гроба и теперь шел за мной. Я заметался по узкому коридору, где находилась усыпальница, чувствуя, что заблудился. Наконец, я увидел полускрытую драпировкой дверь, на которой висела ржавая табличка «служебный выход», с силой пнул ее ногой, хилый замок вылетел, и я, запинаясь о какие-то ящики, вылетел на улицу и через минуту стоял уже на тротуаре, мимо которого по асфальту бежали торопливые легковушки. Только здесь я осмелился оглянуться — мертвец по-прежнему шел за мной...
Он был высок, и шаги его широки.
Его рубище, борода и волосы развевались по ветру. И тут на противоположной стороне улицы остановился троллейбус. Я помчался туда, невзирая на отчаянные свистки милиционера, лавируя между машинами. Последнее, что я слышал, влетая в троллейбус, были истошные крики постового: «Гражданин негр, гражданин негр! Вы куда, вернитесь!». Потом короткий визг шин, крики прохожих и глухой удар металла о кость. И тут троллейбус тронулся, закрывая двери. Я здорово испугался тогда и, хотя уже через полчаса убедил себя в том, что стал жертвой дикого розыгрыша каких-нибудь развеселых студентов-семинаристов, по музеям больше не ходил. Но Ленинград, город на болотах, богатый всякими потусторонними вещами, вскоре подарил мне новую непонятную встречу.
Я не торопясь шел по многолюдному Невскому проспекту, рассматривая здания и людей, идущих мне навстречу. Когда приезжаешь из мало¬людных, а то и вовсе безлюдных мест, какова, на¬пример, камчатская глубинка, поневоле замечаешь больше, чем спешащие горожане. А уж на Невском явно есть что посмотреть. Я уж не говорю о таких архитектурных достопримечательностях, как Московский вокзал или Гостиный двор, Аничков мост или Пассаж. Достаточно только вглядываться в лица прохожих...
Откуда только вынырнула на Невский эта старуха? Таких дряхлых мне еще в жизни не доводилось встречать. Она плелась, согнувшись чуть ли не под прямым углом, опираясь на резную, древнюю, как и она сама, клюку; одежда на ней была уж чересчур старомодная, да еще и выцветшая и местами дырявая. А несло от нее за полкилометра каким-то сырым, затхлым запахом, какой бывает только в обросшем грибком дощатом погребе с гнилой картошкой. Короче — Баба Яга рядом с этим чудом показалась бы королевой красоты. Заметив меня в толпе, старуха замерла, с трудом выпрямилась, маленькие глазки ее вспыхнули чуть ли не по-молодому. «Господи, граф Быков! — заскрипел ее голос. — Граф Алексей Быков, это вы? Наконец-то, такой же молодой, как и тогда, та¬кой же стройный и видный. Негодяй, которого не то что годы, века не старят. Но теперь-то я тебя не выпущу!». Мне было не до шуток. Я сказал: «Извините, мадам, я вас не знаю», сделав попытку обойти ее и удалиться.
Однако хитрая старушенция поймала меня крюком своей клюки за хлястик пальто: «Ну нет, теперь ты от меня не уйдешь, как тогда, весной семьсот семьдесят первого! Обещал жениться, совратил и бросил. Это после тебя я по рукам пошла. Столько нагрешила, что и земля меня к себе не берет. Но теперь-то ты будешь мой!». Нами заинтересовались, собрался народ, откуда-то подо¬шел молодой лейтенант милиции: «Гражданин, что вы сделали этой женщине? (Боже, он еще может называть женщиной эту гейдельбергскую челюсть, этот череп ЕР1470, этого презиндантропа?). Ваши документы». Я подал ему паспорт с камчатской пропиской. Старуха тем временем со¬общила милиционеру и всем окружающим: «Жених мой, граф Алексей Быков. Обещал жениться и бежал, мерзавец. Вы уж его поругайте, ваше превосходительство! Крест целовал, клялся. Я и деревеньку продала, Покотиловку, и двести душ крестьян, чтоб за него, негодяя, карточные долги уплатить». Этого я уже не выдержал, выхватил у милиционера паспорт, дернулся так, что у пальто оторвался хлястик и дал деру куда-то сквозь арки и дворы-колодцы. Погони за мной не было.
Вот так за несколько дней меня дважды назвали графом. А теперь даже по имени и фамилии. Какой-то граф Алексей Быков. Чертовщина какая-то. На кого же я похож, если из-за меня встают из гробов мертвецы и сходят с ума дряхлые старухи?! А закончилась эта история так. В тот вечер я здорово задержался на Васильевском острове. Не помню уж, то ли припозднился с ночного киносеанса, то ли еще что, но когда я вышел к Неве, мосты уже развели, и мне ничего не оставалось делать, кроме как бродить по темным линиям, чтобы убить время. В одном из переулков я увидел неяркий красный ого¬нек, неоновую пивную кружку и какую-то надпись. Это был ночной пивбар (а в то время с питейными заведениями в стране было сложно, большинство позакрывали). Я решил выпить кружку пива, по¬греться, а заодно провести время.
Вниз шла недлинная каменная лесенка, за второй дверью был обычный пивной погребок с неярким светом, десятком-двумя столиков, крепким барменом средних лет в белой рубашке с короткими рукавами и слабо мерцающей бутылочной витриной. Народу было мало, публика тихая, только в углу за столом, уставленным бутылками и кружками, сидел какой-то бесшабашный малый. Я прошел было к стойке, как вдруг из угла донеслось: «Ба! Да это же граф Быков!». Я с удивлением оглянулся: мне махал руками этот самый малый, шумно проводящий в погребке свой досуг. «Давай сюда, граф! Вот так встреча! Это надо отметить». Человек не казался сколько-нибудь страшным, кроме того мне здорово захотелось разгадать загадку. «Борисыч! — закричал человек бармену. — Неси еще один прибор, встретил старинного товарища». И уже мне: «Садись. Что так смотришь? Не узнаешь? Немудрено, столько лет. Это я, барон фон Бреннхоф. А, вижу, признал». Я подсел к нему за столик. Бармен принес бокалы, какую-то мудреную закусь. Мы выпили по лошадиной дозе коньяку. Пока я закусывал, барон говорил, дымя дорогой сигаретой: «Удивлен, граф, удивлен. Ты изменился, хотя и не в худшую сторону. Поведения стал иного, повыше вроде стал...
Да и воистину, чего только за два с лишним века не изменится. Мир другой, Россия другая. Знатная с тобой история, сказывали, вышла, когда ты, за столом, прилюдно, государыню императрицу шлюхой обозвал. И добавил что-то непотребное». Барон захохотал, откинувшись на спинку кресла. Я даже вилку выронил от такого заявления и вытара¬щил на фон Бреннхофа глаза. «Да, — продолжал он, наливая еще по одной, — как тебя тогда сразу не казнили... Видно и впрямь у царицы рыльце было в пушку. Отправили тебя в вечную ссылку. Так, сказывали, и сгинул ты там где-то в Камчатке, ан нет, жив-здоров, и болтунов всех пережил».
Я молчал, не зная, что ответить. «А, понимаю, — продолжал барон, — уговор». И вдруг он уперся в меня тяжелым взглядом: «А помнишь ли наш поединок с тобой, граф Алексей Быков? Ведь подло ты меня ударил тогда шпагой в бок, подло. Поскользнулся я, а ты мне...». Он вскочил, вскочил и я. В руке у барона вдруг блеснул длинный острый клинок, нечто вроде стилета. Я отбросил кресло в сторону и рванул к выходу. Барон погнался за мной, переворачивая кресла. «Погоди, граф!» — орал он пьяным голосом.
Я выскочил на улицу и побежал по переулку. Барон преследовал меня, размахивая клинком. Стена, высокая темная стена. Я, видно, забежал в тупик. Когда я поворачивался лицом к барону, что-то кольнуло меня в грудь. Крестик. Мысль в минуту смертельной опасности работала мгновенно. Буквы «Гр. А.Б.» на нем. Уж не граф ли это Алексей? Быков? Быть может, в нем все дело? Я порвал цепочку и выбросил крестик куда-то в сторону крыш. Барон замер на месте, внимательно поглядел на меня, пробормотав: «Дрянной коньяк, надо же было так обознаться». И, пошатываясь, побрел прочь. А я еще долго размышлял об этой истории. Так вот кто похоронен был на берегу реки Камчатки... Великий грешник Быков, дуэлянт, гуляка, пьяница, распутник, сосланный на край земли из зачарованного города на болотах.
Михаил Федоров, газета "Кладоискатель и Золотодобытчик", № 3, 2001
Рейтинг: 4
Просмотров: 4299
Рассказ впечатлил. Отнестись можно по разному к нему. Очень понравилось!!Спасибо!!
Не поеду пока в питер,спасибо что предупредил
Не несите чужие КРЕСТЫ!
Ах-ха-ха-хаа, крутяк! Особенно с отцом Никодимом! А кресты действительно чужие нельзя носить, и кольца.
у нас немцев нашли месяца 2 назад и у одного обручальное кольцо было,так девчонка одного копателя померила ,а ночью ей немец приснился и сказал - придите и докопайте ,нас там ещё много. (только не надо спрашивать на каком языке он с ней разговаривал) ,я то захоронение скоро докопают всётаки,ребята верят что там есть ещё кого докопать.