Французы отступали по старой Смоленской дороге из разграбленной Москвы. Добыча стесняла их. Даже теряя пушки, боеприпасы, раненых и провиант, тяжело груженые обозы с трудом увозили награбленное церковное и светское добро. Утварь, посуда и украшения лишились драгоценных камней, но и просто золота окладов, оправ, оснований, монет и прочего было слишком много.
По пути попался маленький колокольный завод, крохотный артельный двор, где были горны и все необходимое для переплавки. И вот, пять офицеров по личному распоряжению Мюрата, сгрузили громоздкие ящики во дворе кустарей, отстав от основных сил.
За ночь удалось расплавить все золото. Ничего более подходящего для слитка, кроме старой колокольной формы, не нашлось, времени было мало. Так появился на свет небольшой, но довольно тяжелый колокол. Девять пудов чистого золота. Его затерли дегтем и грязью и погрузили на телегу. Колокольщиков тут же расстреляли, а заводик подожгли. Уже отъезжая от пожарища, заметили приближающийся конный отряд и поддали лошадям.

Отряд не был ни регулярным армейским подразделением, ни партизанской группой. То были случайные люди, которые ехали по какой-то своей надобности на колокольный завод.
С ними приехал Онфим, старый колокольщик, оглохший от работы, болезней и возраста. Он первый бросился тушить пожар. Общими силами не дали огню спалить все дотла. На пепелище обнаружили трупы мастеровых, и тут только вспомнили о подводе, отъезжавшей от разгоравшегося пожара. Бросились в погоню.
К вечеру почти удалось настичь французов. В одной полупустой деревеньке рассказали, что шантрапа въехала на постоялый двор совсем недавно, распряглась, села на лошадей и рыснула в разные стороны, бросив подводу. По зареву и залпам было ясно, что арьергард отступающей армии Мюрата очень близко ведет бой.

Подвода, брошенная на заднем дворе, не содержала в себе решительно ничего интересного: куча всякого хлама, обломки досок, ветошь, барахло, а также старый грязный колокол. Люди долго не могли понять глухого Онфима, утверждавшего, что колокол «мертвый».
Потом, уступив его просьбе, кое-как вшестером подвесили тяжеленную чушку на перекладину ворот кузницы. Ударив по колоколу железной занозой, Онфим приложил руку к трепещущему колокольному боку и торжествующе заявил: «Не звенит!» тем сорванным диким фальцетом, которым разговаривают абсолютно глухие люди.
Колокол звенел, но как-то не так. Должно быть, трещина, решили не понимающие и не желавшие понять люди. Опять же вшестером взвалили его обратно на телегу, чтобы на следующий день отвезти его в ближайший монастырь Николы Явленного. Один Онфим не спал всю ночь, приглядываясь к зареву боя.
Проснувшись, люди не нашли ни Онфима, ни телеги, ни одной из лошадей. Он уехал затемно.
А утром в деревню ворвались французы – небольшой вооруженный до зубов отряд во главе с одним из давешних офицеров. Все перевернув и перерыв, они принялись за людей, дознаваясь, где вчерашняя телега. Потом бросились в погоню за Онфимом.

Удалось ли им настичь его, доподлинно неизвестно. Известно лишь, что через пару недель в окрестный Николо-Явленский монастырь пришел совершенно глухой бедный старик. Он был болен, и через три дня скончался. Перед смертью кое-как исповедовался.

Принявший исповедь отец Никодим долго не знал, как понимать бред, который нес ему сгоравший в лихорадке глухой безумец. Однако, мучимый тайной этой необычной исповеди, невозможностью с кем-то поделиться или посоветоваться, не поддаваясь искусу и не вводя никого во грех, в конце лета самолично отправился в дальний скит, с незапамятных времен стоявший за Мордовской гривой в непроходимом лесу у болота.
Во дворе скита отец Никодим нашел некоторое подтверждение словам умершего: телегу.
По словам Онфима, он пробыл в ските только одну ночь. Оставив там телегу, он, общаясь знаками со скитскими отшельниками, убедил их тут же отвезти мертвый колокол в глушь и там похоронить его в приметном месте. А когда прочитали над закопанным колоколом молитву, так он и зазвонил из-под земли, отозвался на слово Божье.

От самих монахов отцу Никодиму добиться ничего не удалось. Их было трое, и все они давным-давно дали обет молчания.

Последние слова исповеди Онфима, - предсмертные слова – были: «Слышу, и здесь слышу, как он звонит».

Где-то в лесу лежит тот погребенный колокол, и дорогу к нему знали лишь монахи, ни с кем не перемолвившиеся словом. И не перемолвятся больше никогда. В тридцатых годах прокатилась по тем местам холера. Один оставшийся в скиту в живых похоронил двоих умерших рядом с колоколом и покинул обитель навсегда.
Сейчас все там переменилось. Скита давно нет. Невдалеке от холерного кладбища проходит лесная дорога. В тихие безлунные ночи до сих пор, говорят, слышно, как звонит из-под земли золотой колокол.

Отец мой родом из Смоленщины, эту легенду передают там от отца к сыну. Разумеется, все имена в ней изменены, время дает о себе знать... Но сведений все равно достаточно для умного человека, желающего отыскать клад.