Когда я родился, не прошло и 10 лет после окончания Второй Мировой. 

Ее следы были видны повсюду - сгоревший, превратившийся в развалину дом в парке железнодорожников. В этом зловещем доме пацаны - живодеры вешали и жгли живьем кошек (теперь там школа бокса).

Воронка от бомбы по пути на речку в Лесках, разбитый американский «Виллис» на берегу Ингула, валявшиеся то тут, то там ржавые гильзы, пробитые немецкие каски, сломанные штык - ножи, цилиндрические рифленые коробки от немецких противогазов, монеты третьего рейха с орлом и свастикой. Всего этого хлама вокруг было предостаточно. Любой современный черный археолог был бы в восторге от количества артефактов войны, валявшихся тогда, что называется, под ногами.

Встречались вещички и посерьезнее. У некоторых жителей в укромных местах было припрятано оставшееся с войны оружие. Бабушка Исааковна из соседнего двора, поговаривали пацаны, прячет у себя в сарае немецкий ручной пулемет.

Вездесущие пацаны знали все. Они лазили по таким местам, в которые взрослым лезть не было ни охоты, ни времени. Все взрослые тогда поголовно были заняты с утра и до вечера. Они работали на заводах.

В пять часов вечера, когда в заводе имени Андре Марти (позже - завод имени Носенко, а еще позже - Черноморский судостроительный завод) гудел гудок, улицы заполнялись сотнями и тысячами людей.

Они шли с работы усталые, в брюках, заправленных в сапоги, в черных кепках и телогрейках. От цвета их одежды улица становилась черной. Был среди них и мой отец.

А пока родители были на работе, мы упивались свободой. Ходили на «военную рамку» в районе 6-й поперечной, где стояли на погрузку бронемашины, танки и прочая боевая техника. Лазили также на «рамку цветных металлов» в районе 9-й поперечной, где были свалены разрезанные на части отслужившие свое серебристые советские «МиГи».

Там, совсем рядом с железнодорожными путями можно было залезть в кабину истребителя, вдохнуть особенный запах самолета, сесть в кресло пилота и представить себя высоко в небе, летящем на огромной скорости.

На землю нас возвращал сердитый сторож с заряженной солью «берданкой», который гонял пацанов подальше от опасного места. Но разве нас остановишь?!

С рамки и из других мест в наши руки попадали весьма необычные а порой и опасные предметы. Однажды пацаны притащили с рамки цветных металлов парашютный прибор - небольшую металлическую коробочку с мощной пружиной внутри. Взведя прибор, можно было вставить в него какой либо предмет, например поворотную дверную ручку, и выстрелить ею в небо на приличную высоту. С этим прибором я доигрался до того, что случайно нажал на спуск. Металлическая ручка со страшной силой вылетела из прибора и ударила стоявшей рядом соседской девчонке Вальке в переносицу в нескольких миллиметрах от глаза. Хлынула кровь. Она заорала, я жутко испугался. Девочка чудом не стала калекой на всю жизнь. В нынешнее время это был бы скандал с возможным обсуждением в Интернете. Но по тем временам бывало и не такое, да и Интернета не было, а потому все закончилось простым объяснением с родителями.

А на Песках возле 25-й дачи мы добывали порох. Это было просто. Отгребешь под деревьями землю, а в ней сотни и тысячи «порошонок» - черных и коричневых квадратиков, желтых «колбасок». Земля в этом районе была густо перемешана с порохом, который мы использовали для запуска самодельных ракет. Во время войны там были грандиозные склады боеприпасов. Когда стали рыть чашу большого городского стадиона возле яхт клуба, экскаваторщики наткнулись на эти залежи.

Помню, как потом много недель подряд каждый день, где то за Коренихой гремели далекие взрывы. Это саперы вывозили подальше за город и взрывали снаряды, мины, бомбы. Вывезли и взорвали все, что нашли. Но нашли, увы, не все...

В середине шестидесятых в школах города с интервалом в несколько месяцев на боеприпасах времен войны подорвались две группы мальчишек. По нескольку человек сразу. Их хоронили всей школой.

Нам же наказывали не лазить в этот район и не брать в руки незнакомые металлические предметы, не бросать их в костер, не сдавать в металлолом. Предостерегающие плакаты на эту тему с изображением образцов боеприпасов висели тогда в каждой школе.

По рассказам отца я знал, что сразу после бегства немцев из города ситуация была еще хуже. Когда вернулись наши (я умышленно применяю это слово, ведь это сейчас не разберешь кто наши а кто ваши, а тогда все было ясно: наши - это мы с вами, а враги - это немцы, фашисты.) город был завален оружием и боеприпасами. Не один десяток мальчишек а иногда и взрослые подорвались и были застрелены из этого оставшегося с войны смертоносного железа.

Прямо там, где сейчас «Верхний БАМ» были склады гранат. В первые дни после освобождения пацаны развлекались - бросали гранаты в реку Ингул в районе Стрелки и Дикого сада. Некоторые гранаты не разорвались и наверное так и лежат до сих пор где то под Ингульским мостом в слоях ила.

Из винтовок делали обрезы. От нечего делать стреляли ворон. Из такого обреза был застрелен старший брат моего отца, мой дядя Саша. Ему было 16. Это случилось в тогда все еще недостроенном «доме Властелицы» - сейчас это кинотеатр «Родина». Сашин товарищ случайно нажал на курок. Пуля попала в бедро, но она была разрывная и на выходе вырвала целый кусок. Шура истек кровью.

Мы росли десятью годами позже, когда весь этот страшный металл был уже собран с улиц города и переплавлен в мартеновских печах завода «Марти».

В это трудно поверить, но однажды в нашей школе пацаны - старшеклассники «для прикола» явились на занятия в настоящих фашистских повязках со свастикой и с орденами. Был грандиозный скандал. Впрочем, дело замяли, сочтя это за мелкое хулиганство.

Как потом выяснилось, они раскопали могилы эсэсовцев на одном из немецких военных кладбищ. Все надгробья на этом кладбище были давно снесены. На их месте разбиты аллеи, высажены кусты и поставлены скамейки. Но пацаны знали, где что лежит.

В то время это было одно из излюбленных мест отдыха горожан (по понятным причинам я воздержусь называть, где оно находится). Молодые парочки, целовавшиеся в укромных местах, и загорелые пляжники, мирно кушавшие на скамейках сливочный «Пломбир», и не подозревали, что прямо у них под ногами на двухметровой глубине гниют останки воинов вермахта, пришедших к нам из далекой Германии и навеки оставшихся в нашем городе.

По городу ездило немало трофейных автомобилей. «Опель Капитан», «Опель Адмирал», «BMW», «Мерседес». Их дополняли американские «Виллисы» и грузовые «Студебеккеры».

Полученные по репарации от Германии машины переименовывали и строили уже на наших заводах. Так появился например знаменитый «Москвич 401» (он же «Опель Кадет»). Именно на таком «Москвичике» однажды под Новый год меня привезли из роддома домой.

На руках у мужчин тикали немецкие ручные часы с фосфоресцирующим циферблатом, переименованные в марку «Победа». Попадались немецкие полевые бинокли с оптикой от фирмы «Карл Цейс». А уж станков, полученных по репарации от Германии, на наших заводах было просто великое множество. Причем немецкие станки работали очень исправно и долго (иногда лучше, чем наши новые).

Отцов фрезерный «Фриц Вернер» выпуска 1933 года отработал 40 лет без капитального ремонта. Отец ушел на пенсию, а станок остался.

Уходит время. Ржавеют и рассыпаются в прах погребенные в земле артефакты Великой войны. Из года в год на черном рынке прибавляют в цене сохранившиеся с войны награды, пряжки солдатских ремней, каски и прочая военная амуниция. Уходят ветераны. Многое забывается. Только нет - нет, да и громыхнет за городом очередная авиабомба, которую откопали строители, и обезвредили саперы.

Женя Желдоровский, 

Источник